Новость потрясла даже зрителей, привыкших к изобретательности авторов ток-шоу «На самом деле» Первого канала. Бывший муж Марины Голуб, Вадим Долгачёв, на всю страну заявил, что именно он является отцом сына Николая Караченцова. Якобы в пору его студенческой молодости у них с Людмилой Поргиной вспыхнул роман. Итогом которого и стало появление на свет Андрея. Прославленный актёр всю жизнь считал сына своим. Сам же Долгачёв, изучив на досуге фотографии, пришёл к выводу, что именно он – отец Андрея Караченцова.
Людмила Поргина на программе присутствовала, однако особо потрясённой не выглядела. Что же на самом деле связывало её с Вячеславом Долгачёвым? Об этом, а также о многом другом мы и поговорили с самой Людмилой Поргиной.
Боль одиночества
– Людмила Андреевна, что, по-вашему, могло заставить Вадима Долгачёва решиться на такое неожиданное заявление?
– Ну, это у него просто уже с возрастом появилось стремление выдавать желаемое за действительность. Или от одиночества совершенно кромешного, от незаполненности.
– А он действительно был в вас влюблён? Между вами вообще существовали какие-то отношения?
– Он поступал в школу-студию МХАТ. Я шла по Тверской, и он спросил, где здесь школа-студия. Вижу – мальчик из какой-то провинции. Говорю: «Пойдёмте, я вас напою кофе, я работаю в Ленкоме». Во второй раз встретились, в третий. Вот, собственно, и всё. На этом всё и закончилось.
Он окончил школу-студию МХАТ. Женился на Марине Голуб. Воспитывал её ребёнка семи или восьми лет. Потом они разошлись, потому что она вышла за Толю Белого. Я Толю тоже прекрасно знаю. А Мариночка Голуб лежит на том же кладбище, что и Колечка.
– Есть ещё версия, что Долгачёв пошёл на это за деньги. Не секрет же, что Первый канал, и особенно «На самом деле», часто платит героям подобного рода, придумывая им совершенно кромешные сюжеты.
– Да, да, такое есть… Но он такой потерянный был. Я попросила, чтобы обязательно предупредили моего сына, что вот такой казус – человек выдаёт себя за его отца. Но даже Андрей сказал, что ему очень жалко его. Потому что он совершенно потерянный.
Сейчас много таких одиноких. Вы видите, какая наступила депрессуха в стране. Люди пытаются хоть за что-то зацепиться, чтобы хоть какая-то надежда была на продолжение жизни, на близких людей.
– Ну, даже наличие близких людей не даёт гарантии от одиночества. Достаточно взять историю Леонида Куравлёва, который, имея сына и дочь, оказался в доме престарелых…
– Тут очень сложно судить… Его семья, его дети – они его обожают. Но бывают такие ситуации, когда человек должен наблюдаться и находиться в заведении, где рядом врачи, готовые в любой момент прийти на помощь. Не всегда можно в домашних условиях содержать тяжелобольного человека и контролировать его каждодневное состояние. Поверьте мне.
И дети постарались, они отправили его в сказочное заведение. Поэтому сейчас ему вовремя сделали операцию, и мы надеемся, что он восстанет.
Их нельзя упрекнуть в равнодушии, в том, что они его бросили. Нет, это, наоборот, было проявлением большой заботы о нём.
Театральный роман
– Что сейчас творится в вашем родном Ленкоме? Вы не раз жаловались, что директор Марк Варшавер после смерти Захарова начал устанавливать диктатуру, пытается выжить из театра Александру Захарову, не даёт ей и многим другим звёздам играть, вводит на их роли других актёров…
– Пока тяжело. Кто же подозревал, что у него будут такие всплески? Конечно, мы не ожидали. Не ожидали, что Сашу Захарову продублируют в её ролях, что будут снимать спектакли Марка Анатольевича. Его последний спектакль прошел всего десять раз или чуть больше, и его сняли.
Это невозможно было даже представить.
– Правда, что театр сейчас проверяет Следственный комитет на предмет незаконных госзакупок?
– Да, идёт проверка, но это помимо нас происходит. Мы надеемся на справедливость.
– Вообще театр – это, конечно, не то место, где торжествует справедливость. Всё-таки очень жестокое место и очень жёсткая история.
– Это да. Зависимость… Актёр – очень зависимая профессия. Он очень зависимый человечек – от директора, от режиссёра. Это же не писатель, не художник, не композитор, который может творить дома один и свои чувства высказывать.
– А Николая Караченцова это касалось? Или он был звездой такого уровня, что уже ни от кого ни в чём не зависел?
– Конечно-конечно… Марк Анатольевич спрашивал у него: «Колясик, что ты хочешь сыграть?» Он отвечал: «Я хочу играть в том, что вы поставите, и готов воплотить вашу мысль и чувства». Потому что мы доверяли ему очень – его вкусу, его ощущению времени.
Таким же был и Товстоногов, он же создал БДТ, эту невероятную труппу, которая понимала его с полуслова.
– Но обратите внимание, сколько великих режиссёров — те же Захаров, Товстоногов – никто из них не оставил преемника. В итоге после их ухода театры начали проседать…
– Трудно найти себе равного. Очень трудно. Возьмите даже нашу актёрскую эпоху – где второй Смоктуновский, где Юра Яковлев, который мог одними глазами играть в «Идиоте»? Где сейчас такие актёры? Их ведь тоже рождает время, эпоха. Поэтому очень трудно найти режиссёра, который был бы тебе преемником.
– То есть, по-вашему, дело не в творческой ревности?
– Нет. У Захарова были свои сподвижники. Художник – Олег Шейнцис, Гриша Горин – его драматург, Лёша Рыбников – его композитор, Андрей Вознесенский, который эпоху чувствовал. Это были соратники. А как найти соратника? Трудно.
С правом на надежду
– В своё время многие осуждали вас (да и сейчас продолжают) за то, что вы, несмотря на болезнь Николая Караченцова выводили его в свет, показывали в беспомощном состоянии публике.
– Ну что слушать таких… Не могу сказать, что они совсем дураки. Они наполовину соображают, а наполовину – нет. Он же творческий человек. И даже будучи инвалидом, он продолжал оставаться творческим.
Ему были интересны выставки – его папа был художником, он хотел в Большой театр – его мама была балетмейстером, он сам рисовал, он сам писал стихи. Что же, он не пойдёт на спектакль к Саше Калягину? Не пойдёт на премьеру к Инне Михайловне Чуриковой? Не придёт на спектакль цирка «Дю Солей»?
Я старалась, чтобы он стал хоть чуть-чуть счастливее, и этому посвящала свою жизнь. А если бы он тупо сидел дома? Вы знаете, что он даже в этом состоянии продолжал писать стихи, рисовать? Он продолжал собирать друзей – дома или в ресторане Дома актёра. Они читали стихи, пели песни. Да, у него уже не могли так работать связки, но он подпевал. Это жизнь. Нельзя было лишать его этой жизни. А люди этого не понимают.
Вот мы приезжаем за границу, к морю – продлевать себе жизнь. Он спрашивает: «Мы что, без культурной программы?». Я отвечала – конечно, Колечка, сейчас мы найдём, посмотрим, какой спектакль, концерт, где что идёт. А без этого никак нельзя. Представляете – актёру, который всю жизнь творил, остаться в четырёх стенах? Если сам не можешь что-то отдать, то должна быть возможность хотя бы что-то получить.
Ему нужна была наполненность искусством. Мы были на выставке Серова, на открытии Дягилевского центра, в Третьяковке на открытии выставки костюмов, в Израиле ходили на концерт, когда играли Шестую симфонию Шостаковича. Почему он должен был мимо этого пройти? Только потому, что он инвалид?
Если инвалид плохо разговаривает или ходит, это же значит, что он ничего не чувствует, это не значит, что он не плачет. Это неправда.
– А вас задевали и задевают все эти упрёки и подозрения?
– Собака лает, а караван идёт. Если обращать на них внимание…
Надо уметь чувствовать жизнь и чувствовать, что нужно твоему любимому человеку.
Свежие комментарии