Громкая история развернулась вокруг Автозаводского детского дома-интерната «Надежда». Бывший руководитель детдома Михаил Жинько передал земельные участки на территории детского дома для строительства гаражей, которые потом сдавал в аренду. Возбуждено уголовное дело.
О нарушениях в интернате еще два года назад говорила советник губернатора Нижегородской области Нюта Федермессер, но дело появилось только после смены директора.
Однако Нюту потрясли тогда даже не финансовые махинации, а то, как обесценена там была жизнь подопечных детей. Своими впечатлениями Нюта Федермессер поделилась с корреспондентом сайта pravda-nn.ru.Мёртвая зона Детский дом-интернат «Надежда» — особенный. В нём живут ребята с ограниченными возможностями здоровья, в первую очередь, с ментальными нарушениями.
«В этот детский дом-интернат я долго не могла попасть, руководство выдумывало всякие поводы, чтобы не допускать команду «Региона Заботы» на территорию учреждения, — рассказывает Нюта Федермессер. — Одно это уже наводило на определённые сомнения в том, что там не всё благополучно. Кроме того, нижегородские некоммерческие организации, которые работают с детьми-сиротами, такие как «Хулиганодом», тоже приносили очень неспокойные новости о закрытости учреждения и о странном отношении директора к подопечным. Когда, наконец, нас со студентами «Института советников по социальным изменениям» согласились принять, Михаил Жинько был уверен, что мы пришли демонстрировать его детский дом студентам как образцовое учреждение. Выдавал нам официальную статистику: сколько детей воспитал, сколько конкурсов выигрывали воспитанники, что к нему немцы приезжали учиться.
Формально здесь действительно всё было в порядке: ремонт проведён, штатное расписание укомплектовано, лицензии на медицинскую деятельность есть, зарплаты выплачиваются по дорожной карте. Дети есть, одеты, обуты, жалоб нет. Но важно смотреть дальше фасада. И то, что я увидела, было совершенно… не знаю подходящего слова… безжизненным. Место, где круглосуточно живут 150 детей, было мёртвой территорией. В идеально отремонтированных стенах детей не было ни видно, ни слышно. Пустые школьные классы, аккуратно заправленные кровати в спальнях, пустые шкафы и тумбочки. Новые, неполоманные игрушки, чистые нечитанные книжки, нетоптанные ковры… Это место не про детей, а про выполнение каких-то формальных показателей, со стендами, журналами на входе, с отчетами и цифрами. А ведь детский дом-интернат — это не школа, где наши с вами дети проводят только часть дня. Интернат — это 24 часа 7 дней в неделю. То есть там должны быть признаки детской жизни, понимаете? А их там нет… Совсем. Мы там насчитали около 50-ти журналов, в которых фиксировались все перемещения детей. И речь не про дорогу в школу или к родне на каникулы, нет. Это реально ВСЕ перемещения: вышел в такое-то время из спальни и в сопровождении логопеда пошел в медблок; вышел в сопровождении воспитателя из отделения для посещения душевой. И везде подписи ответственного сотрудника. Жизнь взаперти и под конвоем. Зато все журналы в порядке, и дети на виду. Навсегда загнанные в какие-то бессмысленные правила, в расписание жизни, составленное каким-то чужим человеком, который не видит в них людей со своими желаниями, правами, эмоциями, особенностями, настроением… Бездушный туман».Больше всего советника губернатора поразила абсолютная зажатость и беспомощность детей.
«Дети были в «замороженном» состоянии, — говорит Нюта. — Я привыкла работать с теми, чья инвалидизация сразу визуально заметна. А здесь первое впечатление, что тебя окружают здоровые дети. Поэтому я ожидала нормального «здорового» взаимодействия с ними. То есть практически все физически сохранны, сами ходят, сами едят, сами встают и ложиться. Поэтому я ожидала нормального «здорового» взаимодействия с ними. Но никакого общения не получилось, потому что открыто и непосредственно общаться там никто не умеет. Там ощущение совершеннейшей беспомощности и безликости, как будто у детей стерты черты лица, нет в глазах ни у кого ни характера, ни настроения. У всех моих коллег, которым удалось со мной вместе попасть в этот детский дом, сформировалось устойчивое впечатление, что детям запрещено проявление любых эмоций — радоваться нельзя, плакать нельзя, жаловаться нельзя, просить нельзя, и говорить ни с кем тоже нельзя.
Отчасти у этой кажущейся безликости есть медицинское объяснение. В интернате широко применяют нейролептики, чтобы успокоить детей и выровнять эмоциональный фон. Такие препараты угнетают реакцию на внешние раздражители, вызывают сонливость, снижают концентрацию внимания, их длительный прием приводит к апатии и депрессии, повышению веса. С другой стороны, дети совершенно не приучены к тому, что мы с вами называем нормальной жизнью. Они умеют вышивать, но не умеют стирать трусы, умеют застилать кровать по линеечке, но не знают, откуда берется туалетная бумага. И это не результат болезни, а результат социальной запущенности и депривации. Результат того, что ими никто не занимается, они не нужны никому как личности, они нужны лишь как инструмент для выживания системы. И не даром Жинько в ответ на мой вопрос, в чём он видит главную цель своей работы, ответил: «В соблюдении дорожной карты по заработной плате платрудников». Только не выдайте нас! Во время посещения детского дома к каждому сотруднику «Региона заботы» был приставлен работник интерната. Вот как описывает Нюта Федермессер свою первую встречу с воспитанниками.
«Дети выглядели запуганными, вели себя так, как будто им запретили отвечать на вопросы. Беседа выглядела так: Я: «А гулять вы выходите?» — спрашиваю я какого-нибудь, допустим, Сережу. Сотрудник: «Ходим», — отвечает за него мой сопровождающий и смотрит на Сережу выжидательно. Сережа: «Ходим». Я: «Серёжа, а когда ты гулял в последний раз?» — снова спрашиваю я. Ребёнок смотрит расширенными глазами на сопровождающего, не зная, что ответить. Сотрудник: «Серёжа у нас плохо соображает, не понимает, и плохо помнит. Да, Серёжа? Не помнишь? Сегодня гуляли!» «Сегодня гуляли» — повторяет Серёжа ловно эхо.
Те, кто поживее, тайком совали мне в руки скомканные записки с просьбами найти родственников, договориться о выходе на выходные домой к сестре. Невозможно предать эти несчастливые детские глаза: только не выдайте нас!»
А ещё в детдоме была практика привязывать детей — к кроватям или к поручням в коридоре. Нюта вместе с коллегами развязывала руки девочке Маше, туго спеленутой джинсами и колготками. Машу хотели в этот день отправить в психбольницу — плановая госпитализация для подбора терапии. Маша испугалась, ехать не захотела (бывала там уже) начала огрызаться. И Машу привязали.
«В тот день к одному мальчику пришла мама и принесла ему вафли. Мама сидела в кабинете у врача и своего мальчика подкармливала. А я как раз туда привела отвязанную и потерянную Машу. Хотела выяснить, как в мед документации записаны причины для госпитализации и какое записано основание для применения так называемых мер физического стеснения. Маша была дико голодная и начала отнимать у парнишки вафли. Я привыкла видеть голодными тех, кто не может есть сам. И это обычное дело в отделениях милосердия, где не хватает персонала, чтобы всех лежачих накормить. А тут была физически здоровая девочка, тощая и с голодными глазами, которая вырывала из рук женщины вафли и запихивала их в себя чуть ли не с обёрткой. Не потому, что она «псих», а потому что она — голодная». Не быть и не существовать Сейчас в детском доме «Надежда» сменился директор, и первое, что он сделал — открыл в корпусе двери между отделениями. Но дети всё равно не выходили за порог своего отделения, как в эксперименте с собаками, которые знают, что если произвести определённые действия, тебя ударит током.
«Когда мы проводили в интернате совещание, собрав правительство Нижегородской области, чтобы обсуждать реформирование психоневрологических домов-интернатов в регионе, на нём присутствовала директор Питерской благотворительной организации «Перспективы» Екатерина Таранченко. Она тогда сказала: «Труднее всего исправить выученную беспомощность». Этих детей годами обучали не отсвечивать. Быть незаметными, никого не напрягать, а лишь выполнять простые инструкции. Их на наши с вами налоги на протяжении многих лет расчеловечивали и обучали не быть и не существовать. И теперь научить их быть, проявиться — это очень сложно», — рассказывает Нюта.
Сейчас к самым тяжёлым детям прикреплены тьюторы. Персонал перестал привязывать детей. Ребята начали учиться в обычных или коррекционных школах Нижнего. Родителям без ограничений разрешили встречаться со своими детьми. Ведь от того, что родители не могут жить с этими детьми из-за их тяжёлого психического нарушения, они не перестают их любить и хотят видеться и выполнять ту родительскую функцию, которая им под силу. В интернат пригласили специалиста по подбору технических средств реабилитации, и у многих ребят появились нормальные инвалидные коляски, соответствующие их потребностям и функциональным особенностям.
«Бывает, когда за то или иное учреждение стыдно. Но достаточно, например, подлатать крышу, чтобы в актовом зале не протекала, площадку детскую новую сделать вместе НКО, закупить правильные лекарства — и стыдно уже не будет, — говорит Нюта Федермессер. — С ДДИ «Надежда» всё по-другому. Долгие годы это учреждение считалось образцовым, и исправить проблему, которая не видна сходу — дело небыстрое. Тут нужен не ремонт и не покупки. Да и внешнему миру как разъяснить, что стол прогнил, если столешница начищена до блеска? От этого труд новой команды становится ещё сложнее».
Свежие комментарии